«ВСЕ СЧИТАЮТ, ЧТО НАСТУПАЮЩЕЙ НОЧЬЮ НАЧНЕТСЯ ВОЙНА»
В бессмертной трилогии «Живые и мёртвые» писателя, поэта, драматурга, и военкора Константина Симонова, прошедшего Великую Отечественную войну от «А» до «Я», есть такой диалог:
«Слушай, — сказал Серпилин, перегнувшись через стол и глядя ему прямо в глаза. — Ты на этом же самом месте накануне войны сидел. Скажи мне: как вышло, что мы не знали? А если знали, почему вы не доложили? А если он не слушал, почему не настаивали? Скажи мне. Не могу успокоиться, думаю об этом с первого дня на фронте. Никого не спрашивал, тебя спрашиваю…»
«Спроси чего полегче!» — стукнул кулаком по столу Иван Алексеевич, и глаза его стали злыми и несчастными.
Серпилин не сробел перед этими глазами, он хотел спросить еще, но Иван Алексеевич остановил его, прижал его руку к столу и сказал решительно, почти грозно:
«Молчи! Врать не хочу, а отвечать не могу! — И, глотнув так, словно ему не хватало воздуха, спросил совершенно другим голосом: — Как твоя Валентина Егоровна? Как здоровье? Как выглядит? Тут, когда ты в окружении был, приходила ко мне. Совсем лица на ней не было…»
Весь этот разговор и передал Серпилин жене, со всеми подробностями, заставлявшими его бледнеть, когда он рассказывал, а ее бледнеть, пока она слушала.
— Не понимаю, — тихо сказал Серпилин, близко наклоняясь к жене и глядя в ее печальные глаза. — Не понимаю, в грудь готов себя бить — не понимаю: как такой человек, как Сталин, мог не предвидеть того, что готовилось?! В то, что не докладывали, не верю.
Генерал Серпилин задал своему другу вопрос, который всю жизнь мучил и его, хорошо знавшего Сталина, — так почему же?..
«ТАРТЮФ, ИЛИ ОБМАНЩИК»
В тот субботний вечер 21 июня в городских парках Минска звучали духовые оркестры, в кинотеатрах было полно зрителей, во многих школах шли выпускные балы.
На сцене Центрального клуба Красной Армии в Минске давали комедию Мольера «Тартюф, или Обманщик». На сцене корифеи МХАТа, приехавшие на гастроли из Москвы.
«Мы искренне смеялись, — вспоминает первый заместитель командующего войсками Западного военного округа генерал Иван Болдин. — Веселил находчивый артиллерист Яшка, иронические улыбки вызывал Попандопуло. Музыка разливалась по всему залу и создавала праздничную атмосферу».
Болдин ошибся: театр оперетты гастролировал в Минске весной, а это были актеры МХАТа. Генерала просто подвела память, что, в общем-то, немудрено — сколько событий (и каких!) прошло с той поры. Дело совсем в другом.
Посмотреть на игру московских актеров пришли первые лица республики — гражданские и военные. Среди них — первый секретарь ЦК КП (б) Б Пантелеймон Пономаренко.
«Неожиданно в нашей ложе показался начальник разведотдела штаба Западного Особого военного округа полковник С. В. Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д. Г. Павлову, он что-то тихо прошептал.
— Этого не может быть, — послышалось в ответ. Начальник разведотдела удалился.
— Чепуха какая-то, — вполголоса обратился ко мне Павлов. — Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы.
Затем Павлов слегка коснулся моей руки и, приложив палец к губам, показал на сцену, где изображались события гражданской войны. В те минуты они, как и само слово «война», казались далеким прошлым.
Никто из сидящих в зале, а тем более люди невоенные, даже предполагать не мог, что буквально рядом начинается поистине чудовищная война, которая повлечет за собой огромные жертвы и разрушения, тяжкие страдания и уничтожение бесценных культурных и научных богатств, созданных человеческим гением» (И. Болдин, «Страницы жизни», Москва, 1961 год).
Теперь мы знаем, что сообщил Павлову начальник разведки: большое движение немецких войск наблюдается на правом фланге, в течение полутора суток в Сувалкский выступ идут беспрерывно немецкие механизированные колонны. На участке Августов — Сопоцкин во многих местах со стороны немцев снята проволока заграждения…
Однако командующий округом продолжает находиться в театре, приобщаясь к искусству.
На седьмой день войны Минск пал.
Генерал Павлов был предан военному суду и по его приговору расстрелян (вместе со своими ближайшими подчиненными). Реабилитирован при Хрущёве Военной коллегией Верховного Суда СССР.
МИФ О «НЕОЖИДАННОМ» НАПАДЕНИИ
Готовя блицкриг, Гитлер не подозревал, что благодаря героизму, мужеству и высочайшему профессионализму советских разведчиков в Москве прекрасно знали практически все, что касалось плана «Барбаросса». В том числе время начала выдвижения войск Вермахта на исходные для нападения позиции. Не говоря уже о том, какие группировки и на каком направлении будут наносить удар.
Если исходить из рассекреченных и уже опубликованных на сегодня данных разведслужб о подготовке Рейха к войне, то едва ли найдется какой-либо аспект этой подготовки, который не был бы известен им, а, следовательно, и высшему военному командованию СССР.
Нападение на Советский Союз не было внезапным. Таково, кстати, категорическое мнение многолетнего начальника ГРУ генерала армии П. И. Ивашутина.
Однако это не позволило предотвратить катастрофу лета 1941-го. Почему? Согласно утвердившемуся мнению, войска, вопреки позиции Генерального штаба РККА, не дал привести в полную боевую готовность Сталин, утвердившийся в своей гениальности и не веривший в нападение Гитлера. Стало быть, он и виновен в катастрофе лета 1941-го.
По другой версии, которой придерживаются апологеты «исторической школы» предателя Резуна («Суворова»), Сталин сам хотел напасть на Германию, а Гитлер упредил его в этом намерении, нанеся сокрушительный превентивный удар.
…Выбирая дату агрессии, фюрер германской нации руководствовался несколькими соображениями. Приводя в действие план «Барбаросса», Гитлер предполагал обойтись без зимней кампании, разгромив противника в приграничных сражениях, и затем, развивая успех, вырваться на оперативный простор, к Москве, и одним ударом покончить со вчерашним заклятым союзником — что фактически и произошло. Не хватило самой «малости».
В своей знаменитой речи 3 июля 1941 года Сталин по политическим соображениям глобального порядка употребил слова «неожиданно» и «вероломно» применительно к факту нападения нацистской Германии на Советский Союз. Термином же «внезапно» впервые стал оперировать Хрущёв, начиная с ХХ съезда КПСС.
При наличии оперативной готовности само по себе объявление войны фактически не влияет на ход боевых действий и имеет только политический смысл; Гитлер, разумеется, не хотел терять лицо в глазах Европы, а потому действовал по классике: вначале разрыв дипломатических отношений, затем — война.
Но Сталин не дал ему такой возможности. Вот почему посол Рейха в СССР граф Шуленбург был принят наркомом иностранных дел Вячеславом Молотовым только после того, как началось вторжение, — ранним утром 22 июня 1941 года.
БЕЛОРУССКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
Когда речь заходит о данных советской разведки относительно точной даты нападения Германии на СССР, часто забывают, что в мае и июне 1941-го по этому поводу царил полный разнобой: сообщалось то одно, то другое.
Более того: даты начала блицкрига не знал и сам Гитлер! И только за неделю до начала войны он принял окончательное и бесповоротное решение.
Кроме того, Берлин самым активным образом занимался распространением дезинформации относительно своих намерений на Востоке. Делалось это мастерски, профессионально, с привлечением представителей третьих стран.
Однако Гитлер не подозревал, что 15 июня советская разведка пограничных войск выявила факт подготовки Вермахта к повторному выдвижению на исходные для нападения позиции.
Были добыты документальные данные о распоряжении германских военных властей в адрес жителей приграничных сел до 4 часов утра 18 июня эвакуироваться в тыл на расстояние не менее 3 километров, а на некоторых участках — до 20 километров.
15 июня по линии Разведуправления Генштаба РККА поступили данные о том, что стратегическое развертывание войск Вермахта завершено. На следующий день были получены данные о предстоящем нападении Германии именно 22 июня.
Разведка НКГБ, опираясь на данные закордонных резидентур, в свою очередь, к этому времени один раз — 11 июня — уже сообщила дату «22 июня», а также информировала о завершении военных приготовлений Германии и готовности Вермахта к нападению в любой день после 17 июня.
Историк Арсен Мартиросян подробно проанализировал все, что предшествовало 22 июня. Вот что он пишет: «Со стороны Сталина, учитывая эти и еще массу других тревожных данных, последовала реакция. Был отдан приказ о срочном проведении в течение светового дня 18 июня воздушной разведки вдоль всей линии границы в полосе компетенции Западного Особого военного округа. Тот факт, что эта воздушная разведка была осуществлена в полосе именно Западного округа, означает, что Сталин особое значение придавал безопасности именно на Белорусском направлении. Это, кстати, одно из тех самых доказательств, что в его сознании Юго-Западное направление не превалировало над другими, как некоторые историки пытаются нам вдолбить» (цитата по «Красной Звезде» от 16 февраля 2011 года).
К сожалению, об этом знают только те, кто живо, вдумчиво интересуются трагическими событиями весны-лета 1941 года, собирая и анализируя разные источники.
«СО ДНЯ НА ДЕНЬ»
Как была проведена эта воздушная разведка? Вот как это выглядело в описании непосредственного исполнителя задания Сталина — Героя Советского Союза генерал-майора авиации (с 4 июня 1940 года) Георгия Нефёдовича Захарова, командовавшего перед войной 43-й истребительной авиадивизией Западного Особого военного округа:
«…Где-то в середине последней предвоенной недели — это было либо семнадцатого, либо восемнадцатого июня сорок первого года — я получил приказ командующего авиацией Западного Особого военного округа пролететь над западной границей. Протяженность маршрута составляла километров четыреста, а лететь предстояло с юга на север — до Белостока.
Я вылетел на У-2 вместе со штурманом 43-й истребительной авиадивизии майором Румянцевым. Приграничные районы западнее государственной границы были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные, а то и вовсе не замаскированные танки, бронемашины, орудия. По дорогам шныряли мотоциклы, легковые — судя по всему, штабные — автомобили […]
Количество войск, зафиксированное нами на глазок, вприглядку, не оставляло мне никаких иных вариантов для размышлений, кроме единственного: близится война. Все, что я видел во время полета, наслаивалось на мой прежний военный опыт, и вывод, который я для себя сделал, можно сформулировать в четырех словах: со дня на день.
Мы летали тогда немногим более трех часов. Я часто сажал самолет на любой подходящей площадке, которая могла бы показаться случайной, если бы к самолету тут же не подходил пограничник. Пограничник возникал бесшумно, молча брал под козырек и несколько минут ждал, пока я писал на крыле донесение. Получив донесение, пограничник исчезал, а мы снова поднимались в воздух и, пройдя 30-50 км, снова садились. И я снова писал донесение, а другой пограничник молча ждал и потом, козырнув, бесшумно исчезал. К вечеру таким образом мы долетели до Белостока и приземлились в расположении дивизии Сергея Черных…» (Захаров Г. Н. «Я — истребитель». Москва, Воениздат, 1985 год).
В результате, в режиме реального времени в течение одного светового дня была собрана интегральная разведывательная информация, наглядно подтвердившая факт начала выдвижения ударных группировок вермахта на исходные для нападения позиции.
Данное мероприятие было организовано по приказу Сталина командующим ВВС Павлом Жигаревым, который вместе с Богданом Кобуловым (заместителем Берии) 17 июня побывал в Кремле.
А как отреагировал на разведывательный полет командующий округом (уже фронтом!) генерал армии Павлов? Точнее, на собранные данные и главный вывод, что война с Гитлером начнется «со дня на день».
«Слушая, генерал армии Д. Г. Павлов поглядывал на меня так, словно видел впервые. У меня возникло чувство неудовлетворенности, когда в конце моего сообщения он, улыбнувшись, спросил, а не преувеличиваю ли я. Интонация командующего откровенно заменяла слово «преувеличивать» на «паниковать» — он явно не принял до конца всего того, что я говорил».
Тогда, по словам Захарова, командующий ВВС округа генерал И. И. Копец заявил, что нет никаких оснований брать доклад под сомнение, и командующий округом, чтобы сгладить возникшую неловкую паузу, произнес несколько примирительных во тону фраз и поблагодарил за четко выполненное задание».
«Позднее я узнал, что результатом нашей разведки и сообщения командующему был приказ одному из танковых корпусов срочно подтянуться к границе из района летних учений. Но и эта минимальная мера предосторожности запоздала: война застала танковый корпус на марше», — заключает генерал Захаров.
ТЕЛЕГРАММА ЖУКОВА
Готовя блицкриг, Гитлер в последние перед нападением дни «ушел на дно». По приказу Сталина нарком Вячеслав Молотов обратился к германскому правительству с предложением срочно принять его с визитом.
Данный факт четко зафиксирован в записи от 20 июня 1941 года в дневнике начальника Генерального штаба Сухопутных сил Рейха генерала Франца Гальдера: «Молотов хотел 18.6. говорить с фюрером». На это предложение последовал немедленный отказ немецкой стороны.
«После такой основательной проверки у Сталина не осталось никаких сомнений в том, что война грянет через четыре дня, — отмечает Арсен Мартиросян. — И когда 18 июня Тимошенко и Жуков доложили ему полученную из Киева от Пуркаева (начальника штаба КОВО — Авт.) информацию от перебежчика, которая в очередной раз свидетельствовала о том, что нападение произойдет ранним утром 22 июня, Сталин сделал свой решающий вывод.
19 июня 1941 года управления Западного и Киевского особых военных округов были преобразованы во фронтовые. Это подтверждается как документально, так и в мемуарах переживших войну старших командиров.
Днем раньше, 18 июня по указанию Сталина телеграммой начальника Генерального штаба РККА командующие войсками пяти округов были официально предупреждены о возможности нападения Германии в ближайшие дни без объявления войны.
Телеграмма Г. К. Жукова предписывала также необходимость приведения вверенных им войск в боевую готовность. Причем в ряде случаев это указание было доведено и до сведения командиров дивизий. Об этом свидетельствует ряд архивных документов.
18 июня в тринадцать часов на основании директивы Военного совета Прибалтийского Особого военного округа командир 12-го механизированного корпуса генерал-майор Шестопалов отдал приказ:
«…Полковнику Черняховскому с получением настоящего приказа привести в боевую готовность все части в соответствии с планами поднятия по боевой тревоге, но самой тревоги не объявлять. Всю работу проводить быстро, но без шума, без паники и болтливости, иметь положенные нормы носимых и возимых запасов, необходимых для жизни и боя».
В тот же день танковая дивизия Черняховского в полной боевой готовности двинулась в новый район сосредоточения, ближе к границе с Восточной Пруссией.
А вот свидетельство маршала М. В. Захарова, в означенный период он являлся начальником штаба ОдВО: «За несколько дней до начала войны» в Одесском военном округе «проводились работы по оборудованию предполья» в укрепрайонах… «в соответствии с директивой Генерального штаба».
Вот почему в послевоенном опросе командиров частей западных округов, инициированном Сталиным через генерал-полковника А. П. Покровского, третий пункт был сформулирован так: «Когда было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня; какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками?»
«Телеграмма Жукова» не обнаружена историками в архивах РФ. Она, по всей видимости, была уничтожена в период правления Хрущёва, когда архивы были основательно подчищены по многим позициям. Историки «официальной школы» отрицают наличие такого документы. Не было и все тут!
Зато четкое упоминание об указанной выше телеграмме содержится на 79-м листе 4-го тома дела по обвинению командования ЗапОВО, где зафиксировано показание начальника связи генерала А. Т. Григорьева: «И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска округа не были приведены в боевую готовность…»
Выслушав свои показания на суде, бывший командующий Павлов отвечает: «Все это верно».
Теперь мы знаем, что аналогичные упоминания имеются и в некоторых ответах опрошенных «комиссией Покровского». Об этом же свидетельствуют и отдельные документы командования Прибалтийского округа, а также донесения командующих флотами о приведении вверенных им флотов в боевую готовность № 2, которые датированы 19 июня.
Теперь уже очевидно, что руководство НКО и ГШ, как минимум, не контролировало исполнение своих же указаний, переложив все на командующих округов. А как максимум?..
Как пример: лишь в одном (!) военном округе, Одесском, получив 6 мая 1941 года Директиву ГШ на разработку нового Плана прикрытия границы, сам «ПП» подготовили, а командиры дивизий и корпусов с ним были ознакомлены еще на стадии разработки.
Только в этом единственном округе войска вступали в войну в соответствии с новым планом прикрытия (обороны), «зная свой маневр». В остальных округах — в ПрибОВО, КОВО и особенно в Белоруссии — войска вступали в войну, имея на руках устаревшие «ПП», которые не соответствовали новой обстановке.
«НОЧЬЮ НАЧНЁТСЯ ВОЙНА»
В тот же день резидентура Лубянки сообщила из Берлина о дате 22 июня со ссылкой на сведения, полученные от ценнейшего агента советской внешней разведки «Брайтенбаха» — Вилли Лемана, руководящего сотрудника Гестапо.
Рискуя своей жизнью, агент проинформировал, что в его ведомстве получен приказ военного командования 22 июня после 3 часов утра начать военные действия против Советского Союза. Эти сведения были немедленно переданы в Москву и доложены Сталину.
19 июня 1941 года резидент НКГБ в Риме сообщил в Центр: «…На встрече 19 июня «Гау» передал сведения, полученные им от «Дарьи» и «Марты».
Вчера в МИД Италии пришла телеграмма итальянского посла в Берлине, в которой тот сообщает, что высшее военное немецкое командование информировало его о начале военных действий Германии против СССР между 20 и 25 июня сего года».
Советская контрразведка перехватила телеграмму итальянского посла в Москве Аугусто Россо, направленную в Рим, в которой с прямой ссылкой на германского посла в Москве графа Шуленбурга он сообщил, что война разразится через три дня.
Семь раз в промежутке с 10-го по вечер 21 июня агент советской военной разведки в германском посольстве в Москве Герхард Кегель («ХВЦ», «Курт»), информировал своего куратора полковника ГРУ К. Б. Леонтьева о дате нападения. Его данные концентрировались преимущественно вокруг временного промежутка 20-24 июня.
Ранним утром 21 июня 1941 года «Курт» сообщил полковнику Леонтьеву, что германский посол «получил телеграмму из министерства иностранных дел в Берлине». По его сведениям, «война Германии против СССР начнется в ближайшие 48 часов».
Прощаясь с агентом, полковник Леонтьев попросил его еще раз внимательно проверить все данные и предложил встретиться в 19 часов того же дня.
В назначенное время «Курт» сообщил, что посол Шуленбург получил из Берлина указание «уничтожить все секретные документы» и приказал всем сотрудникам посольства до утра 22 июня упаковать все свои вещи и сдать их в посольство, живущим вне посольства переехать на территорию миссии».
Подводя черту, Кегель сказал: «Все считают, что наступающей ночью начнется война».
После встречи полковника Леонтьева с Кегелем начальник военной разведки генерал-лейтенант Ф. И. Голиков приказал офицеру специальной связи срочно доставить донесение Сталину, Молотову и Тимошенко. На конвертах было указано: «Только адресату. Сотрудникам аппарата не вскрывать».
«АННА РЕВЕЛЬСКАЯ»
Как пишут в книгах и прессе, неоценимую помощь советской разведке ВМФ в установлении точной даты нападения Германии оказала бывший агент военно-морской разведки Российской империи «Анна Ревельская» (точные имя и фамилия ее до сих пор не установлены).
В 10 часов утра 17 июня Анна посетила советского военно-морского атташе в Берлине капитана 1-го ранга М. А. Воронцова и сообщила ему, что в 3 часа ночи 22 июня германские войска вторгнутся в Советскую Россию.
Было ли это на самом деле? Сложно сказать.
Но вот что известно доподлинно. Бывший нарком ВМФ Николай Кузнецов сообщает: «…В те дни, когда сведения о приготовлениях фашистской Германии к войне поступали из самых различных источников, я получил телеграмму военно-морского атташе в Берлине М. А. Воронцова. Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны. Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем-то исключительным.
Однако это был документ, присланный официальным и ответственным лицом. По существующему тогда порядку подобные донесения автоматически направлялись в несколько адресов. Я приказал проверить, получил ли телеграмму И. В. Сталин. Мне доложили: да, получил».
И тут же: «Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада».
Иными словами, Н. Г. Кузнецов не поверил сообщению. Тогда почему накануне войны, когда обстановка накалена до предела, он все-таки срывает из столицы Рейха военно-морского атташе?
А потому что того экстренно затребовал для беседы другой человек — Сталин.
«… В 20.00 пришел М. А. Воронцов, только что прибывший из Берлина.
В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.
— Так что же все это означает? — спросил я его в упор.
— Это война! — ответил он без колебаний…»
Указанное время беседы не соответствует действительности: с 19.05 до 20.15 нарком ВМФ Кузнецов находился в Кремле на совещании у Сталина. Вместе… с Воронцовым!
Михаил Александрович находился в кабинете вождя почти четыре часа — до 23.00 («Записи в журнале регистрации лиц, принятых И. В. Сталиным в кремлевском кабинете, за 21 июня 1941 г.»).
Очевидно, что инициатором его экстренного вызова в Москву быть только сам Сталин. И то, что он услышал, утвердило его в ошибочности прежнего мнения — как высшего политического, так и военного руководства — о невозможности нападения немцев до победы над Англией.
СВИДЕТЕЛЬСТВО БУДЁННОГО
«…21 июня в 19 часов были вызваны Тимошенко, Жуков (начштаба РККА) и я (замнаркома обороны). И. В. Сталин сообщил нам, что немцы, не объявляя нам войны, могут напасть на нас завтра, т. е. 22 июня, а поэтому, что мы должны и можем предпринять сегодня же и до рассвета завтра 22.06.41.
Тимошенко и Жуков заявили, что, «если немцы нападут, то мы их разобьем на границе, а затем на их территории». И. В. Сталин подумал и сказал: «Это несерьезно». И обратился ко мне и спросил: «А Вы как думаете?» Я предложил следующее:
Во-первых, немедленно снять всю авиацию с приколов и привести ее в полную боевую готовность. Во-вторых, войска погран (ичных) и воен (ных) округов выдвинуть на границу и занять ими позиции, приступив немедленно к сооружению полевой фортификации… (далее следует перечисление других предложений Будённого. — Авт.).
За этой линией обороны развернуть резервный фронт, где будут обучаться отмобилизованные дивизии и части, которые производят все фортификационные работы, как на фронте, но резервном.
…Это надо делать и потому, что пр (отивни) к уже стоит на нашей границе в полной боевой готовности, выставив многомиллионную армию, армию — уже имеющую боевой опыт, которая только ждет приказа и может не дать нам отмобилизоваться».
И. В. Сталин сказал, что «Ваши соображения правильные, и я беру на себя поговорить по вопросу авиации с комвойсками округов, а наркому и штабу дать указания округам».
«Вы знаете, что у нас сейчас делается на границе?»
Я ответил, что нет, не знаю…
Оказывается, (…) нарком обороны делает оборонительную линию по всей новой границе после 1939 года и вывез все вооружение из бывших укрепленных районов и свалил его кучами по границе и там же на границе работало свыше миллиона людей (рабочая сила), которые в большей своей части попали к немцам, оружие сваленное также попало к немцам, а бывшие укрепрайоны остались обезоруженными.
После этого обмена мнениями т. Сталин попросил собрать Политбюро… И. В. Сталин информировал Бюро, что при обмене мнениями выяснилось, что у нас нарком обороны и штаб вопросами обороны занимаются поверхностно и необдуманно, и даже несерьезно.
Тов. Сталин предложил «образовать особый фронт, подчинив его непосредственно Ставке, и назначить Будённого командующим фронтом…
Я после принятых решений на Политбюро ЦК ВКП (б) пошел прямо к себе на работу…
В 4.01 22.06.41 мне позвонил нарком т. Тимошенко и сообщил, что немцы бомбят Севастополь и нужно ли об этом докладывать т. Сталину? Я ему сказал, что немедленно надо доложить, но он сказал: звоните Вы! Я тут же позвонил и доложил не только о Севастополе, но и о Риге, которую немцы также бомбят. Тов. Сталин спросил: а где нарком? Я ответил: здесь со мной рядом (я уже был в кабинете наркома). Тов. Сталин приказал передать ему трубку…»
«Военный дневник» маршала Будённого, написанный обычным карандашом и хранившийся в семье Семёна Михайловича, стал известен только в наше время. Впервые он был опубликован в 2011 году Николаем Добрюхой на страницах газеты «Аргументы Недели».
Свидетельство маршала Будённого начисто то, что написал Г. К. Жуков в своих мемуарах относительно вечера и утра 22 июня 1941 года. И о том, как он разбудил Сталина телефонным звонком и тот, тяжело дыша в телефонную трубку, якобы не мог придти в себя от известия о гитлеровском нападении.
«НАРКОМ СОМНЕВАЕТСЯ В НАПАДЕНИИ»
Последняя мирная ночь. Маршалы С. К. Тимошенко и Г. К. Жуков к 22.25 возвращаются от Сталина в НКО на Знаменку (в нескольких минутах езды на машине от Кремля).
Около 23.00 в кабинет вошли нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов и его заместитель контр-адмирал В. А. Алафузов. Они увидели, что нарком обороны, шагая по комнате, диктовал, а начальник ГШ, в расстегнутом кителе, сидя за столом, записывал (под копирку) текст в большой шифровальный блокнот. Или же они совместно составляли этот пространный документ?..
13 ноября 1965 года Владимир Антонович Алафузов в письме Н. Г. Кузнецову уточнил некоторые детали событий, происходивших в этот час и в этом месте.
«Тимошенко, обращаясь к Тебе, сказал, что получено предупреждение… что возможно нападение на нас Германии, и он дает нашим пограничным округам об этом шифровку, копию которой Жуков сейчас передаст тебе. что Жуков и сделал. Ты, бегло ее просмотрев, передал мне, сказав, что надо ее немедленно передать командующим флотами.
Я быстро пробежав глазами этот документ, обнаружил, что он написан на двух с лишним страницах и содержит не только предупреждение, но и довольно подробные указания о выводе войск на позиции. Эти указания по своему сугубо «сухопутному» характеру флотам были не нужны. Мне даже подумалось, что они излишни и для сухопутных войск, т. к. вместо коротких предупреждений и указаний об объявлении тревоги содержат детали, которые могли бы дать командующие.
Я прикинул, что на одно зашифрование этой телеграммы уйдет час-два, столько же на расшифрование, а если сюда добавить время на розыски и доклады командующим… и отдачи ими распоряжений, то пройдет немало часов, и приготовления к отражению противника начнутся только утром, и то не раньше полудня.
Поэтому я доложил Тебе: «разрешите дать телеграмму вне всякой очереди флотам: «перейти на ОГ № 1», а вслед за этим дать телеграмму, писавшуюся Жуковым, предварив ее словами: «Сообщается для сведения телеграмм начальника ГШ». На это я получил твое «добро».
После этого я не ушел сразу от Тимошенко, задержался и слышал, как он сказал, что сомневается, действительно ли нападут немцы… Видя, что я ничего не услышу… я обратился к Тебе: «Разрешите я побегу (в Главный морской штаб — Ред.) немедленно предупредить флоты?..»
Небольшое уточнение. В. А. Алафузов оценивает время на зашифрование и расшифрование директивы при использовании ручного шифра. В ГШ для переписки с западными округами использовались шифровальные машины, позволявшие ускорить процесс.
А вот что писал сам Н. Г. Кузнецов: «Возможно нападение немецко-фашистских войск», — начал разговор нарком. По его словам, «приказание привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения было им получено лично от И. В. Сталина, который к тому времени уже располагал, видимо, соответствующей достоверной информацией».
Вот как! Оказывается, не военные уговаривали Сталина привести войска в боевую готовность — как это «каноническое» утверждение растиражировано с подачи Жукова, — а они сами получили от Сталина соответствующий приказ.
Фраза о том, что нарком Тимошенко сомневается, «действительно ли нападут немцы», свидетельствует о том, что два высших руководителя Красной Армии (в отличие от Сталина) по-прежнему не ожидают полномасштабной войны 22 июня. Или же делают вид, что не ожидают. Но тянут время, составляя пространный документ.
Первая телеграмма, которую дал прибежавший В. А. Алафузов, состояла из одной фразы: «Немедленно перейти на оперативную готовность номер один».
В 23:37 на Краснознаменном Балтийском и на Черноморском флотах приняли эти сигналы.
Вот почему Флот был готов к нападению! И встретил врага достойно.
РОКОВАЯ ЗАТЯЖКА ВРЕМЕНИ
«Странные задержки» с отправкой директивы в округа были сначала в Генштабе, а потом — в Белоруссии, Прибалтике и на Украине — где стали заниматься собственным сочинительством.
По Генштабу. В 23.35-23.40 в подготовленный текст (и якобы отредактированный Сталиным) начальник Оперативного управления ГШ генерал-майор Герман Маландин вносит правку.
Такое было возможно только в единственном случае — если «Директива № 1» составляется не на совещании у Сталина, а в кабинете наркома обороны, и Г. К. Маландин вносит изменения с согласия С. К. Тимошенко.
Проходит еще время! Только после 0.30 «Директива № 1» приходит на узел связи ГШ, после чего направляется в округа. В Минске, к примеру, криптограмма была получена около часа ночи.
При грамотном руководстве и доброй воле еще, вероятно, хватило бы времени, чтобы «быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников». При одном но! Если бы в западных военных округах ранее и в комплексе проводились все необходимые подготовительные мероприятия.
Настрой же командующих мы знаем. Генерал Павлов проводит субботний вечер в театре. Аналогично ведет себя командующий Киевским Особым военным округом генерал-полковник Кирпонос: днем он спокойно идет на футбол.
Более того, сам нарком обороны призывает не паниковать. Связавшись в час ночи 22 июня с Минском, выслушав тревожный доклад Павлова, Тимошенко говорит: «Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации — позвоните».
Так, во всяком случае, на следствии передает разговор с Тимошенко бывший генерал армии Павлов. Говорил ли он правду или врал, пытаясь выгородить себя, этого мы уже не узнаем.
Теперь становятся понятными слова маршала К. А. Мерецкова: «НКО к исходу 21 июня стала ясной неизбежность нападения фашистской Германии на СССР в следующие сутки.
Нужно было побыстрее оповестить войска и вывести их из-под удара, перебазировать авиацию на запасные аэродромы, занять войсками 1-го эшелона рубежи, выгодные для отражения агрессора…
К сожалению, в оставшиеся до начала войны 5-6 часов НКО и ГШ не сумели решить этой задачи…»
Не сумели или не захотели — вот в чем вопрос! И вовремя не довели информацию Сталина о возможном нападении Германии на СССР на рассвете 22 июня.
«ЧЕГО ВЫ ПАНИКУЕТЕ!»
В своих воспоминаниях маршал М. В. Захаров, являвшийся перед войной начальником штаба Одесского Особого военного округа, вспоминая события кануна войны, рассказал такой эпизод.
6 июня 1941 года войсковой разведкой округа были получены данные о телефонных переговорах с румынской стороны. В них содержалась информация о том, что надвигаются «некоторые события». Прямо о нападении не говорилось, но сказанного было достаточно для того, чтобы обратить на них внимание командования.
В тот же день Захаров по «ВЧ» доложил о полученном донесении начальнику Генерального штаба генералу армии Г. К. Жукову. И предложил выдвинуть часть войск к границе — к одному из угрожаемых, слабо прикрытых участков.
Что же ответил будущий Маршал Победы? «…Г. К. Жуков прервал мой доклад словами: «Что вы паникуете!» На это я ответил, что ожидаю все же положительного ответа. После небольшой паузы начальник Генерального штаба сказал, что он доложит народному комиссару обороны и позвонит мне не ранее 16 часов. Действительно, около 16 часов Г. К. Жуков передал по «ВЧ», что народный комиссар обороны согласен с предложением, но обращает внимание на то, чтобы передвижение войск производилось скрытно и в ночное время…»
Характерна реакцию Г. К. Жукова. Обвинение в паникерстве в тех условиях было чревато. Однако Георгий Константинович накануне немецкого вторжения выбирает именно это убойное словцо. Иначе говоря, он считал меры для парирования угрозы немецкого наступления — признаком паники в нижестоящих штабах.
Зато потом, как мы знаем, Г. К. Жуков переложит всю ответственность за катастрофу июня 1941 года на Сталина, имея к ней, как начальник Генерального штаба РККА, самое прямое отношение. И эта трактовка события надолго утвердится в литературе и общественном сознании.
В сочетании с яркими художественными образами маршала Победы, которого блестяще сыграл в разных советских фильмах Михаил Ульянов, выдуманная полемика между Жуковым и Сталиным станет чуть ли аксиомой.
Да, Сталин, как глава партии и государства, несет свою ответственность за то, что произошло, включая назначение именно Жукова начальником Генерального штаба.
Того самого Жукова, которого в 1930 году командир 7-й кавалерийской дивизии К. К. Рокоссовский аттестовал следующим образом: «На штабную и преподавательскую работу назначен быть не может — органически ее ненавидит».
Но это отнюдь не снимает ответственности ни с Тимошенко, ни с Жукова за то, что они были обязаны сделать в те последние предвоенные месяцы, в те последние дни и часы перед нападением Гитлера и сил «объединенной Европы» на Советский Союз.
Продолжение в следующем номере.
ЕВДОКИМОВ Павел Анатольевич — главный редактор газеты «Спецназ России», советник президента Международной Ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа».
Парламентский корреспондент в Верховном Совете СССР и Верховном Совете РСФСР-РФ.
Работал на руководящих должностях в центральных СМИ — еженедельной газете «Россия» и Общенациональной газете «Россiя».
Выезжал в командировки в горячие точки: Чечня, Таджикистан и Зона СВО.
Награжден медалями «За боевое содружество» (МВД), «Генерал Маргелов» (МО), «За взаимодействие с ФСБ России», знаком «За службу на Кавказе», орденами преподобного Сергия Радонежского 3‑й степени (РПЦ) и «Ветеранская Слава» 2‑й степени (Международной Ассоциации «Альфа»).
Лауреат Премии ФСБ России, Всероссийской премии «Журналисты против террора».
Литературный редактор книги Героя Советского Союза Г. Н. Зайцева «Альфа» — моя судьба».
